Лакей и сенбернар — ах, оба баритоны!—
Встречали нас в дверях ответом на звонок.
Камелии. Ковры. Гостиной сребротоны.
Два пуфа и диван. И шесть бесшумных ног.
Мы двое к ней пришли. Она была чужою.
Он знал её, но я представлен в этот раз.
Мне сдержанный привет и сен-бернару Джою
Уйти куда-нибудь и не мешать — приказ.
Салонный разговор, удобный для аббата,
Для доблестной ханжи и столь же для гетер.
И мы уже не мы: Альфред и Травиата.
И вот уже оркестр. И вот уже партер.
Так: входим в роли мы совсем непроизвольно,
Но режет сердце мне точёный комплимент.
Как больно говорить! Как нестерпимо больно,
Когда предвидишь вот любой, любой момент!
Все знаем наперёд: и будет то, что смято
Когда-то, кем-то, как и где — не все равно ль?
И в ужасе, в тоске,— Альфред и Травиата,—
Мы шутим,— как тогда! лелея нашу боль…
1914. Осень.