1.
Погода или Теккерей,
Чей том читал я на диване,
Но серый день ещё серей
Стал к вечеру, и в свежей ране
Моей потери, несмотря
На тлен отлетенного лета,
Боль тихо теребит заря,
Исполненная арбалета
Свиданий нежных на заре
С моею призрачной грузинкой,
Растаявшей живой снежинкой
Весенних яблонь. В сентябре
Меня вы застаёте с книгой,
И на предложенное: «Двигай!»
Рассеяв прошлого туман,
Охотно двигаю роман.
Звонок. Шаги. Стук в дверь. — «Войдите!» —
И входит девушка. Вуаль
Подняв, очей своих эмаль
Вливает мне в глаза, и нити
Зелёнобронзовых волос
Капризно тянутся из кос.
Передаёт букет гвоздики
Мне в руки, молча и бледна,
Её глаза смелы и дики:
«Я Сонечка Амардина».-
Я вспомнил Минск, концерт, эстраду,
Аплодисментов плёсткий гул,
И, смутную познав отраду,
Я нежно на нее взглянул.
— «Вы помните?» — «О да, я помню»…
— «И Вы хотите?»— «Да, xoчy»…
И мы в любовь, как в грёзоломню,
Летим, подвластные лучу
Необъяснимого влеченья
И, может быть, предназначенья
Повелевающей судьбы,
Её покорные рабы.
И если это все не сразу,
С двуразия наверняка:
Перебивает фраза фразу,
И в руку просится рука,
И губ так жадно ищут губы,
Глаза вливаются в глаза…
…Ах, все поэты — Сологубы,
Для девы с именем «Гроза»!..
— «Бежим, поэт мой, на утёсы!
Над бездной встанем, отдадим
Себя себе и под откосы,
В момент слиянья, полетим»… —
Не в этом ли четверостишьи
Вся сущность Сонкиных речей,
Её громокипящей тиши,
Её целующих очей,
Смотрящих в душу поцелуев,
Что мотыльчат, мечту балуя…
Она ко мне по вечерам
Ходила чуть не ежедневно.
Её любовь была напевна
И уподоблена коврам
Текинским — по своим узорам…
Я влёкся к ароматным взорам,
К благоухающим устам;
И вся она, блондинка Сонка
С душою взрослого ребёнка —
Сплошной живящий фимиам.
Но вот настали дни каникул,
И все курсистки по домам.
Так я Гризельды не отмыкал,
Как принял Сонку в грёзный храм.
2.
Селим Буян, поэт Симферо,
Решил устроить торжество:
Он пригласил на Рождество
Меня, в поэзии эс-эра,
А Игорь, в очередь свою,
С улыбкой исхитро-бесовской
Собрал искусников семью:
Бурлюк, Игнатьев, Маяковский.
Игнатьев должен был доклад
Прочесть о новом направленье,
А мы — стихи, и в заключенье
Буян решил свой мармелад
Дать на десерт: «лирионетты»
И «баркаролы», как стихи
Свои он называл: лихи
Провинциальные поэты…
Все вместе взятое звалось
«Олимпиадой Футуризма».
Хотя Буян был безголос,
Но в нем немало героизма:
Напудренный и завитой,
Сконфуженный и прыщеватый,
Во фраке с лентой голубой
Вокруг жилета, точно ватой
Подбитый весь, «изящный» шаг
Выделывал по тренировке
И выходил медвежьи ловкий,
За свой муаровый кушак
Держась кокетно левой ручкой,
А в правой он имел платок,
Обмакивая им роток,
Весь истомлен поэзной взбучкой…
Такие типы, как Буян,
Который голос свой осипил,
Идеей славы обуян,
Типичный тип, и я отипил
Его, как типовой баян.
Все знают, как Давид Давидыч
Читает: выкриком, в лорнет
Смотря на публику, и нет
Смешного в гамме этих выдач
Голосовых; в энтузиазм
Бурлюк приводит зал. И злобно,
Чеканно и громоподобно,
Весь мощь, спокойно и без спазм
Нервических, по залу хлещет
Бас Маяковского. Как я
Стихи читаю, знает точно
Аудитория моя:
Кристально, солнечно, проточно.
3.
Стремясь на юг, заехал на день
За Маяковским я в Москву,
Мечтая с ним о винограде
Над Черным морем. Я зову
Его поехать на ночь к «Зону»;
Нас провожает «Мезонин
Поэзии», и по газону
Его садов, пружа резин
Круги, несётся лимузин.
За ним спешат на дутых шинах
С огнём оглобель лихачи:
То едут, грезя о кувшинах
С бордоским, наши смехачи:
Сам Велимир зелено-тощий,—
Жизнь мощная, живые мощи,—
И тот, кто за нос зло водим.
Чужими музами, галантный,
Сам как «флакон экстравагантный»,
Наш Габриэлевич Вадим…
Затем Якулов и Лентулов,
Виновники в искусстве гулов,
Талантливая молодёжь,
Милей которой не найдёшь…
4.
Ночь, день, вторая ночь, и к утру
Дня третьего — пред нами Крым.
Свои прыщи запрятав в пудру
И тщательно устроив грим,
В бобровой шубе, в пышной шапке,
Селим Буян берет в «охапки»
Нас с Маяковским. Мы к нему
В санях несёмся. Горожане
Гадают: «Знатные волжане —
Купцы, должно быть»… Потому
Мы смотрим на прохожих важно,
В санях разбросясь авантажно.
Но вскоре Симферополь вестью
Животрепещущей объят:
Участники «Олимпиад»
Уже приехали. И честью
Считает житель, если взгляд
Футуристический уловит…
Но что же нам. Буян готовит?
Саженных тысячи афиш
Твердят упорно шрифтом жирным
О происшествии всемирном:
О нашем вечере. И шиш
Зажав в кармане, мой Володя
Смеётся едко, «нео-модя»…
— «А где ж Игнатьев и Бурлюк?» —
Спросил Буян, платком махая.
— «Судьба их, знаете, лихая,
Они упали через люк»… —
— «Какой? Куда? Да говорите ж!» —
Вскричал взволнованный Селим.
— «Они упали в город Китеж»,—
Мы сокрушённо говорим.
— «Что значит Китеж?..» — он растерян,
Он обеспудрился, дрожа.
— «Я просто вру, как сивый мерин»,—
Сказал Володя, без ножа
Селима бедного зарезав…
Он лишь тогда пришел в себя
И, захихикав из «поэзов»,
Вдруг забарáнил «бе» и «бя».
5.
Буянов дом для нас распахнут:
Пекут три бабы пироги
И комнаты «иланжем» пахнут,
Белье ласкают утюги;
И чижики поют нам славу,
Подвешенные под окном;
Сестра изображает паву,
Как бы разнеженную сном
Искусства нашего. И мебель
Одета в чистые чехлы;
И раболепно, как фельдфебель,
Обшныривает все углы,
Во всем нам угождает сёстрин
Случайно купленный супруг,
Чей дисциплиной лик заострен…
Супругу дан женой сюртук,
Супруг имеет красный галстух,
И сизый нос, и трухлый мозг,
И на носу коньячный лоск,
И на устах всегда «Пожалуйста»…
И только стоит мне слегка
Привстать, как привстают все разом;
Иль посмотреть на облака,
Как все на небо лезут глазом…
А если Маяковский гром
Густого кашля тарарахнет,
Семья присядет в страхе, ахнет
И заперхает вчетвером…
Когда ж, читая что-нибудь,
Проходит он из угла в угол,
Буянцы, наподобье пугал,
За ним стараются шагнуть.
Буян имеет целый взвод
Совсем особенных поклонниц:
Старушек с минеральных вод,
Столь специфических лимонниц…
Они приходят на поклон
К нему, вертя сухие ребра,
И он, в глазах их Аполлон,
Даёт им пламенный автограф…
Но связь с старушками порвём,—
Расскажем, как в гостях живём.
Живём совсем, как борова:
Едим весь день с утра до ночи,
По горло сыты, сыты очень;
Вокруг съедобные слова:
— «Ещё котлеток пять? ветчинки
Пол окорока? шемаи
Десяточек?»— так без запинки
В живот хозяева мои
Нам впихивают всякой снеди,
Вливая литрами вино…
Но ведь желудки не из меди,—
И им расстроиться дано!..
А в промежутках меж блюдами
Буян нас пичкает стишками,
И от еды, и от стишков,
Скреплённых парою стежков,
Мутит нас так, что мы с Володей
Уже мечтаем об уходе
Куда-нибудь и, на постель
Валясь, кричим: «В отэль, в отэль!»
6.
Режим подобный не по нраву
Поэтам, от него больным,
И вот мы требуем, по праву,
Беспрекословным и стальным —
Эстрадным! — голосом: свободы
И переезда в номера.
Переезжаем и «ура!»
Кричим и жадно ищем броды
В кафешантанной глубине…
А между тем «Олимпиада»
Всё приближается: о дне
Её — афишная громада
Оповещает городок:
Через неделю. Этот срок
Решаем мы на Крым истратить,
Чтоб силы, возвратясь, оратить
И дать рутине грозный бой,
Поднявшей в местной прессе вой…
Забавно вспомнить: две газеты
Чуть не дрались из-за меня.
«Он создал слово «триолеты»,
Значенье нам не объясня…» —
Одна из них твердила тупо:
— «Что значит «триолет»? Как глупо
Звучит сей дикий «триолет»!» —
Я хохотал до слёз — в ответ…
Иван Игнатьев всё не едет
И шлёт десятки телеграмм,
В которых смутно что-то бредит,
Но не бредёт в Тавриду к нам.
Давно Бурлюк уже подъехал,
Досуг наш дружески деля.
О, сколько было тем для смеха!
Какие для забав поля!
…Бристоль. Британочка. Людмила.
Моэта ящики. Авто.
Нелепо, пусто, но и мило,
И впечатлительно зато!..
С утра шампанское и булки,
Чай, оливье, газес, икра —
Всё вперемешку! и с утра
Автомобильные прогулки
В Бахчисарай и на Салгир,
В Гурзуф, в Алушту, просто в горы.
Какие выси и просторы!
И пир, как жизнь! и жизнь, как пир!
Живём мы праздно на Салгире,
Жуируя средь «медных лбов»…
А между тем в подлунном мире
Есть город, названный «Тамбов».
И в этом названном Тамбове
Есть дева, ждущая любóви
(Дабы не осквернять любви,
Падеж слегка переиначу…),
И эта дева наудачу,
С девизом: «Жениха лови!»
Мне письма шлёт и телеграммы,
Где свадьбы назначает час…
Что ж, я готов! Володин бас
Меня спасительно от драмы
Женитьбы вдруг предостерёг…
Вот что мне этот бас изрёк:
— «Она ко мне пришла нагою,
Взамен потребовав венца.
А я ей предложил винца
И оттолкнул её ногою»…
А из Москвы мне пишет Лида
Слегка во вкусе fleur d’orange,
И в письмах тех сквозит обида
На разных театральных ханж…
Из Минска посылает Сонка
Своих экстазов сувенир.
О, если необъятен мир,
Объятна каждая девчонка!
7.
Но вот уже «Олимпиада»,
Так долго жданная, в былом,
И разношёрстая плеяда
Поэтов лезет напролом
На Севастополь, повторяя
Победоносный вечер свой,
И с поднятою головой
Докатывается до края.
Зовётся Керчью этот край,
Где «от тоски хоть умирай».
Но происходит здесь размолвка
Из-за каких-то пустяков;
И вечер дав, с ухваткой волка
Затравленного, из оков
Антрепренёрства, много тысяч
В своём убавив кошельке,
Буян, в смятеньи и тоске,
Выскальзывает. Жаждем высечь
Его за что-то. Я сердит,
Я принимаю грозный вид,
Надменно требую расчёта,
Сажусь в курьерский — и домой.
Бурлюк с Володей тоже что-то
Ворчат по поводу помой
И горе-купчиков. И мой
Покинутый, Селим Буян,
В сраженьи потеряв колчан,
В Симферо едет от керчан.
Я возвращаюсь, радый лавру,
Ещё вплетённому в венок,
И чуть не упадаю с ног:
По Старо-Невскому, на лавру
Печальный движется кортёж.
Кто, сердце надрывая, стонет?
Откуда эта молодёжь?
— Жена Игнатьева хоронит.