«И потрясающих утопий
Мы ждём, как розовых слонов».
Из меня.
Я — эгофутурист. Всероссно
Твердят: он — первый, кто сказал,
Что все былое — безвопросно,
Чьё имя наполняет зал.
Мои поэзы — в каждом доме,
На хуторе и в шалаше.
Я действен даже на пароме
И в каждой рядовой душе.
Я созерцаю — то из рубок,
То из вагона, то в лесу,
Как пьют «Громокипящий кубок» —
Животворящую росу!
Всегда чуждаясь хулиганства,
В последователях обрёл
Завистливое самозванство
И вот презрел их, как орёл:
Вскрылил — и только. Голубело.
Спокойно небо. Золотó
Плеща, как гейзер, солнце пело.
Так: что мне надо, стало то!
Я пел бессмертные поэзы,
Воспламеняя солнцесвет,
И облака — луны плерэзы —
Рвал беззаботно — я, поэт.
Когда же мне надоедала
Покорствующая луна,
Спускался я к горе Гудала,
Пронзовывал ее до дна…
А то в певучей Бордигере
Я впрыгивал лазурно в трам:
Кондуктор, певший с Кавальери
По вечерам, днём пел горам.
Бывал на полюсах, мечтая
Построить дамбы к ним, не то
На бригах долго. Вот прямая
Была б дорога для авто!
Мне стало скучно в иностранах:
Все так обыденно, все так
Мною ожиданно. В романах,
В стихах, в мечтах все — «точно так».
Сказав планетам: «Приготовьте
Мне век», спустился я в Москве;
Увидел парня в жёлтой кофте —
Всё закружилось в голове…
Он был отолпен. Как торговцы,
Ругалась мыслевая часть,
Другая — верно, жёлтокофтцы —
К его ногам горлова пасть.
Я изумился. Все так дико
Мне показалось. Этот «он»
Обрадовался мне до крика.
«Не розовеющий ли слон?»—
Подумал я, в восторге млея,
Обескураженный поэт.
Толпа раздалась, как аллея.
«Я — Маяковский»,— был ответ.
Увы, я не поверил гриму
(Душа прибоем солона)…
Как поводырь, повел по Крыму
Столь розовевшего слона.
И только где-то в смрадной Керчи
Я вдруг открыл, рассеяв сон,
Что слон-то мой — из гуттаперчи,
А, следовательно — не слон.
Взорлило облегченно тело,—
Вновь чувствую себя царём!
Поэт! поэт! совсем не дело
Ставать тебе поводырем.
С.-Петербург.
21 января 1914 г.
Плерезы — фр. pleureuses, букв. плачущие — белая обшивка по краям траурного платья.