Драматическая поэметта.
Зое О—вич.
Она.
Что скажете?..
Он.
Все то же, что всегда:
Я Вас люблю.
Она.
Но это мне известно,
И знаете,— не интересно мне…
Он.
Пускай. Готов, как прежде, на страданье
Безмолвное; на многое готов.
Она.
На многое… О друг мой, на словах —
Мы рыцари, а иногда и боги…
Он.
А иногда, к несчастью, мы ничто…
Но не всегда мы в этом виноваты,
И не всегда мы можем проявлять
Все мужество, весь пыл и благородство
Своей души, священной, как Синай.
Она.
Однако, Вы, я вижу, вдохновенны…
Но не у всех великая душа,—
Вы увлеклись…
Он.
Нисколько. Повторяю:
Я то сказал, что я желал сказать —
Душа есть луч Единственного Духа,
Источника сиянья и тепла,
Прекрасного уже своим бессмертьем,
Которого зовем мы Божеством.
А может ли быть грязным луч — от солнца,
От Божества спускающийся к нам?
Она.
Итак, душа есть луч Святого Духа?
Согласна я; но вот что странно мне:
Как этот луч способен ослабеть,
Впитать в себя земной порок и злобу
И не сиять, а тлеть, как уголёк?
Вот что меня смущает. Отвечайте.
Он.
Скажите мне: когда-нибудь в болоте
Вы видели потопленное солнце?
Не делалось ли жутко Вам? Но взор
Направив в высь, Вы видели… другое.
Спеша улыбку вызвать на уста
И свой минутный страх, как сон, развеять,
Вы убеждались сами, что оно,
Светило дня, корона мировая,
Не создано быть жертвою болот…
Но в плесени блуждавшие лучи —
Не правда ли, не — украшали плесень?
Наоборот, озарена лучом,
Гладь мутных луж отталкивала взоры
И, остывая в предзакатный час,
Дышала ядовито и опасно,
Дурманя грудь туманом. Это так?
Она.
Все ясно мне и это все прекрасно.
Всему виной земная оболочка,
Негодная для таинства души.
Душа всегда останется душою —
Прекрасною, лучистой и живой…
Но человек, от разума безумный,
Спешит умом святыню осквернить:
Из этого что следует? — что разум
Властней души, раз царствует порок?..
Но это не ужасно. Вы поймите
И я права, сказав, что человек
По существу — порочен и бессилен…
Он.
О, нет! О, нет! Неправы Вы, о, нет!
Поверьте мне: душа сильней рассудка.
В конце-концов она восторжествует,
В конце-концов возьмёт победный верх,
Но весь вопрос: где только это будет —
Здесь, на земле, иль после где-нибудь?
Она.
Но солнце—то, гостящее в болоте,
Уродует его, я поняла?
Он.
Но это ведь наружное уродство…
Так видит созерцатель; между тем,
Подумайте, какое бы несчастье
Произошло с болотом, если б луч
Не посещал его, собой не грея:
Болото бы задохлось от себя!
И если нас теперь оно тревожит,
В закатный час туманами дыша,
Струя нам в грудь проклятье испарений,—
То каково бы было человеку,
Когда б светило пламенного дня
Не погружало луч свой златотканый
В сырую мглу стоячих, тленных вод?..
Она.
Утомлена. Оставим эту тему:
Есть что-то беспощадное во всем,
Где разумом желаем мы проникнуть
В непостижимое и тайну разгадать.
Мы отвлеклись от главного…
Он.
От страсти
И от любви моей мы отвлеклись.
Она.
Опять любовь. Но это, право, скучно;
Хотя, хотя…
Он.
Вы любите меня.
Она.
Нет, не люблю. Однако, отчего Вы
Так думали? Ваш убеждённый тон —
Я сознаюсь — меня интересует
И несколько смущает…
Он.
О, дитя!
О, девочка, с лукавою улыбкой,
Как ты мила в наивности своей!
1910. Лето.
Санкт-Петербург.