Ты вся на море! ты вся на юге! и даже южно
Глаза сияют. Ты вся — чужая. Ты вся — полет.
О, горе сердцу!— мы неразлучны с тобою год.
Как это странно! как это больно! и как ненужно!
Ты побледнела, ты исхудала: в изнеможеньи
Ты вся на море, ты вся на юге! ты вся вдали.
О, горе сердцу! — мы год, как хворост, шутя, сожгли,
И расстаемся: я — с нежной скорбью, ты — в раздраженьи.
Ты осудила меня за мягкость и за сердечность,—
За состраданье к той неудачной, забытой мной,—
О, горе сердцу!— кого я наспех назвал родной…
Но кто виною? — моя неровность! моя беспечность.
Моя порывность! моя беспечность! да, вы — виною,
Как ты, о юность! ты, опьяненность! ты, звон в крови!
И жажда женской чаруйной ласки! И зов любви!
О, горе сердцу! — ведь так сменялись весна весною…
Сирень-сиренью… И с новым маем, и с новой листью
Все весенело; сверкало, пело в душе опять.
Я верил в счастье, я верил в женщин — четыре, пять,
Семь и двенадцать встречая весен, весь — бескорыстье.
О, бескорыстье весенней веры в такую встречу,
Чтоб расставаться не надо было,— в тебе ль не зло?
О, горе сердцу! — двенадцать женщин судьбой смело!
Я так растерян, я так измучен, так искалечен…
Но боль за болью и за утратой еще утрата:
Тебя теряю, свою волшебку, свою мечту…
Ты вся на море, ты вся на юге, вся налету…
О, горе сердцу! И за ошибки ему расплата…
1916. Февраль, 17.
Петроград.