Недавно меня развлекли рассказом про некую даму, которая после третьего по счёту неудачного замужества, решила в преддверии четвёртого изучить психосоматику, чтобы встретить очередную неудачу во всеоружии. Должно быть автор общего адаптационного синдрома Ганс Селье в гробу перевернулся…
К сожалению филологи не так предусмотрительны — филоложество совершенно не учитывает психосоматику клиента, что крайне прискорбно. Потому прискорбно, что здоровье клиента в тот или иной период его жизни имеет тесную и весьма конкретную связь с творчеством. Связь не всегда можно объяснить, но всегда можно обнаружить и проследить.
______________
В биографии Игоря-Северянина мне уже приходилось затрагивать некоторые медицинские аспекты, напрямую связанные не только со здоровьем, но и с творчеством.
Так, после публикации первого варианта «Донжуанского списка» со мной связался известный в Эстонии врач — доктор медицинских наук, профессор Натан Эльштейн, чтобы высказать свои соображения о приведённых мной подробностях биографии поэта. Доктор Эльштейн был жизнелюбом и, как оказалось, тончайшим знатоком творчества Игоря-Северянина.
Именно профессор Эльштейн обратил моё внимание на то обстоятельство, что романы поэта и его влюбчивость в юности и в зрелые годы прямо связана с состоянием его здоровья. Я познакомил его с дополнительными материалами, исходя из которых, стало возможным поставить относительно верный диагноз. На основании жалоб поэта, в которых достаточно точно указаны симптомы болезни, с большей степенью вероятности профессор диагностировал у него тяжёлую форму туберкулёза, которая и привела к ранней смерти.
Многие люди являются носителями туберкулёзной палочки, но болезнь может дремать в организме долгие годы и вообще никак не проявить себя в течение всей жизни. Однако резкое ухудшение жизненных условий, ухудшение питания, депрессия, может сыграть роль спускового крючка.
Очевидно, какую-то роль сыграла и близость поэта с Марией Васильевной Волнянской в период с 1915 по 1920 год. Сожительница была больна чахоткой — прогрессирующим истощением организма, обусловленным тяжёлой формой туберкулёза лёгких. Известно, что чахотку Волнянской поэт пытался облегчить летом 1916 года на Корповских озёрах под Лугой в имении Бельском. Воздух в этих местах считался целебным, что ныне даже трудно себе представить. Сначала война и разруха, а затем экстенсивные лесозаготовки привели к заболачиванию озёр.
Личное впечатление: в конце 90-х годов прошлого века — разбитые дороги и безраздельное царство слепней и комаров.
_____________
В биографии Игоря-Северянина спусковым крючком болезни стали голодные годы в середине двадцатых. Очевидно, первый серьёзный приступ болезни поэт испытал уже в 1925-1926 годах, когда количество гонораров резко уменьшилось, гастрольная деятельность прекратилась и состояние депрессии усилилось настолько, что в какой-то момент поэт даже поговаривал о самоубийстве, но, разумеется, без серьёзных намерений, и не удивительно.
Условия в Тойла, где он постоянно жил, начиная с 1918 года, были далеки от идеально-дачных. Электричества в доме не было, что с осени по весну усиливало депрессивное влияние низкого, затянутого облаками неба, ранних сумерек, распутицы и, как это ни странно, одиночества.
Одиночество можно испытывать и в окружении близких людей. Однажды поэт заметил, что именно близкие люди более всего причинили ему страданий. От близких родственников Игорь-Северянин спасался в посёлке Сонда, где летом снимал у лесника полдома в качестве дачи.
Какое-то время здоровье поддерживали лыжные прогулки. Весна — начало длинных пеших прогулок вдоль берега моря и в лесу, рыбалка на реке и озёрах, существенное улучшение рациона питания за счёт свежих продуктов и рыбы.
________________
Второй раз дремавшая болезнь проснулась в марте 1935 года, когда после ссоры с женой, поэт был вынужден покинуть Тойла и поселиться в Таллинне. Поэт считал город своим мучителем и убийцей, что в целом справедливо. Вновь прекратилась гастрольная деятельность, и резко ухудшилось питание. Длительная ссора с женой и жизнь с нелюбимой женщиной (Верой Коренди) усиливали депрессивное состояние. Именно в этот момент он перестаёт сочинять стихи, что ещё более усилило депрессию.
_____________
По наблюдению профессора Эльштейна, на определённой стадии болезни туберкулёзники становятся чрезвычайно влюбчивыми. Именно это обстоятельство обусловливает серию крупных гастрольных романов Игоря-Северянина и его романы в Эстонии: Евдокия Штранделл в Тойла, Ирина Борман и её сестра Антонина в Шмецке, Валентина Берникова в Югославии, Виктория Шей де Вандт в Румынии, Валерия Запольская — в Таллинне. Последний роман как будто без взаимности, но кто ж знает!
Крупные «туберкулёзные» романы интересны тем, что все они оставили следы в творческой биографии поэта с 1930 по 1934 год. Именно эти предшествующие обстоятельства объясняют, что во второй половине тридцатых годов, когда поэт попал в материальную зависимость от сожительницы Веры Борисовны Коренди, стал невыездным и романы фактически прекратились, его творческий потенциал начал быстро угасать. С марта 1935 по май 1941 года Игорь-Северянин не создал ни одного сколько-нибудь значительного произведения, за исключением очерка «Моё о Маяковском» (1940).
Попутно замечание: жена курортного врача в Гунгербурге Вера Михайловна Круглова на мой вопрос о характере отношений Игоря-Северянина к Вере Борисовне заметила, что это он не отпускал её от себя, а не она его привязала
_______________
О манере, в которой Игорь-Северянин исполнял свои стихи, не писал разве что самый ленивый мемуарист и ещё более ленивый литературовед. Автор знаменитого пионерского марша «Взвейтесь кострами, синие ночи…» композитор Семён Фёдорович Кайдан-Дешкин, слышавший в молодости Игоря-Северянина на сцене, как-то оставил в архиве Юрия Шумакова нотную запись мелодии, которую использовал поэт. Об эту нотную запись обломалось не одно поколение легковерных литературоведов и амбициозных чтецов. Увы…
Моё мнение таково: единственная мелодия, которая может претендовать на достоверность – это песенка (полонез) Филины из оперы Амбруаза Тома «Миньон». В стихах Игоря-Северянина есть множество тому подсказок. Для того, чтобы проверить гипотезу нужен всего-то опытный баритон и партитура оперы.
Вопрос, почему Игорь-Северянин пел с эстрады свои стихи, вероятно, не заслуживает внимания серьёзных литературоведов, хотя имеет довольно внятное и одновременно курьёзное медицинское объяснение. Но сперва об истории вопроса.
________________
Давайте раскроем очерк Игоря-Северянина «Встречи с Брюсовым» и прочтём, какие напутствия давал великий символист начинающему поэту накануне его дебюта в Москве в «Обществе свободной эстетики»:
«Я очень заинтересован вашим дебютом,— улыбнулся В.Я.,— и хочу, чтобы он прошёл блестяще. Не забудьте, что Москва капризна: часто то, что нравится и признано в Петербурге, здесь не имеет никакого успеха. (…) Главное, на что я считаю необходимым обратить ваше внимание, это чисто русское произношение слов иностранных: везде э оборотное читается как е простое. Например, сонэт произносите как сонет. Не улыбайтесь, не улыбайтесь,— поспешно заметил он, улыбкой отвечая на мою улыбку.— Здесь это очень много значит, уверяю вас».
Сергей Спасский в книге «Маяковский и его спутники» слышал Игоря-Северянина в Тифлисе в 1913 году:
«И. Северянин примыкал к футуристскому племени, выдавая себя за одного из вожаков. Правда, он вышел не раскрашенный и одетый в благопристойный сюртук. Был аккуратно приглажен. Удлинённое лицо интернационального сноба. В руке лилия на длинном стебле. Встретили его полным молчанием. Он откровенно запел на определённый отчётливый мотив.
Это показалось необыкновенно смешным. Вероятно, действовала полная неожиданность такой манеры. (…) Смешил хлыщеватый, завывающий баритон поэта, носовое, якобы французское произношение. Все это соединялось с презрительной невозмутимостью долговязой фигуры, со взглядом, устремлённым поверх слушателей, с ленивым помахиванием лилией, раскачивающейся в такт словам. Зал хохотал безудержно и вызывающе. Люди хватались за головы».
Дорофей Бохан в очерке «Двенадцатая книга. (О поэзии Игоря Северянина)»:
«Я впервые «слышал» Игоря Северянина в Минске, где он был с Сологубом и г.Чеботаревской. Его чтение после блестящей лекции г.Сологуба и нервных выкриков г.Чеботаревской, едва-ли понимавшей, что она читает — произвело потрясающее впечатление… Я лично сначала смеялся: пение стихов на эстраде самим автором показалось мне столь необычным, столь странным, что я, помню, плюнул прямо в лысину сидевшаго предо мною в первом ряду г. Сологуба, который с негодованием повернулся ко мне (но я, памятуя разсказ Чехова о чиновнике и генерале, не извинился, а продолжал слушать)… Я видел, что и другие «кисли»; особенно один курчавый гимназистик, закрывший платком все лицо…
Но дальше — иначе… Не обращая внимания на зал, поэт продолжал петь… И — овладел вниманием зала… А когда кончил — раздался взрыв рукоплесканий…»
Бенедикт Лившиц в «Полутоглазом стрельце»:
«Я впервые слышал чтение Северянина. Как известно, он пел свои стихи — на два-три мотива из Тома: сначала это немного ошарашивало, но, разумеется, вскоре приедалось. Лишь изредка он перемежал своё пение обыкновенной читкой, невероятно, однако, гнусавя и произнося звук «е» как «э»:
Наша встрэча — Виктория Рэгия
Рэдко, рэдко в цвэту.
Северянину это, должно быть, казалось чрезвычайно шикарным: распустив павлиний хвост вовсю, он читал свои вещи на каком-то фантастическом диалекте».
Вадим Шершеневич в «Великолепном очевидце», подметил деталь, которую упустил дотошный Брюсов:
«По нашей просьбе он прочёл нам ряд своих новых стихов. Честно сказать, мы тоже горели желанием прочесть ему наши стихи и услышать его отзыв.
Мы слушали его чтение терпеливо. В противовес выразительному чтению Маяковского и Каменского, лаю Брюсова, скандировке символистов Северянин почти буквально пел. Пел даже на особый, очень однообразный мотив (что-то вроде «В тени задумчивого сада»), утилизируя мелодию только первой строчки романса и неизменно, заканчивая, в том же тоне и без паузы произносил: «Всё». Получалось приблизительно так:
Как ты в истории поэт. Всё».
Георгий Иванов в «Петербургских зимах»:
«После молчания, довольно долгого, он заговорил что-то о даче и что в городе жарко. Потом уж перешли на стихи. Северянин предложил мне прочесть. Потом стал читать свои. Манера читать у него была та же, что и сами стихи, — и отвратительная, и милая. Он их пел на какой-то опереточный мотив, все на один и тот же. Но к его стихам это подходило. Голос у него был звучный, наружность скорее привлекательная: крупный рост, крупные черты лица, тёмные вьющиеся волосы».
И снова Лившиц:
«На вопросы, с которыми к нему иногда обращался Кульбин, он многозначительно мычал или отвечал двумя-тремя словами, выговаривая русское «н» в нос, как это делают люди, желающие щегольнуть отсутствующим у них французским произношением. Ни одного иностранного языка Северянин не знал; уйдя не то из четвёртого, не то из шестого класса гимназии, он на этом и закончил своё образование. Однако надо отдать ему справедливость, он в совершенстве постиг искусство пауз, умолчаний, односложных реплик, возведя его в систему, прекрасно помогавшую ему поддерживать любой разговор. Впоследствии, познакомившись с ним поближе, я не мог надивиться ловкости, с которой он маневрировал среди самых каверзных тем».
_____________
Я хочу, чтобы вы насладились рассуждениями Юрия Озаровского о способах чтения поэзии и прозы в оригинале, а не в пересказе. Главное на что следует обратить внимание: пение стихов с эстрады не было чем-то необычным и смешным.
_______________
При всём при том о дефекте речи, носовом якобы французском произношении Игоря-Северянина категорически молчат любовницы поэта, простите, дамы из донжуанского списка поэта.
Актриса Лидия Рындина, у ног которой, беспрестанно читая стихи, поэт как будто проводил зимние ночи 1913 года, в дневниках ни словом не обмолвилась, о каких бы то ни было дефектах речи своего любовника.
По части пауз и «искусного умолчания», подмеченного Лившицем, я вспоминаю замечание профессора Вилмара Адамса, близко знавшего поэта в Эстонии, о том, что беседовать с ним было интересно и даже поучительно, а особенно, когда на столе стояло что-нибудь сиртное. Адамсу я доверяю больше чем Лившицу. Я провёл с Адамсом за разговорами под чашку кофе достаточно длинных ночей в Тарту и у меня было время убедиться в достоверности его рассказов и характеристик.
________________
Кое-что, и это, несомненно, объясняет сам Игорь-Северянин в очерке «Газета ребёнка», посвящённом Ивану Игнатьеву:
«Моими постоянными спутниками при посещении «дирекции» были Георгий Иванов, Арельский, Олимпов, Иван Лукаш, Дорин, Петр Ларионов, прозванный Фофановым за свою «динамичность» Перунчиком. Гостеприимный хозяин угощал нас на славу, специально приготовляя мне мои излюбленные «Creme de Violettes» и красное вино «Изабеллу». Умел делать он и поразительную водку, которую мы называли «Махоркой» за странное свойство благоухания именно этим сортом табака. Но этот напиток поглощал в невероятном количестве преимущественно Перунчик, приходивший под утро от него в своеобразный транс, когда он, косноязычный от рождения, не выговаривавший большинства букв алфавита, приобретал вдруг способность потрясающе и захватывающе читать стихи Фофанова. Вдохновенность его делала чудеса, и тогда недостатки речи вовсе не замечались. Он сам рыдал, читая, и часто заставлял плакать слушателей».
Замечание о поразительной способности косноязычного Петра Ларионова читать стихи в состоянии опьянения (транса), в какой-то мере может быть отнесено и на счёт самого Игоря-Северянина, умевшего пить, не пьянея. Что как «французский» выговор – все эти носовые «эн», картавое «эр» и «э» вместо «е» – свидетельство совсем иного порядка, нежели дешёвый выпендрёж?
Вот Игорь Лотарёв (ещё не Северянин!) проводит несколько дней и ночей с Фофановым, слушает его стихи, читает — именно читает! — свои. Спрашивается, а почему же не поёт?
Единственная причина, которую я могу предложить, характер доверительных отношений с Фофановым, исключавший стеснительность и отменяющий дефект речи в минуты исключительного волнения. Так, вот же, дебют в Обществе свободной эстетики у Брюсова, и опять ни слова о пении, а только о произношении звуков «эн» и «е». Дебют у самого Брюсова — разве это не волнительно? Разумеется, волнительно, но публика особенная — доброжелательная.
___________
Итак, мы можем предположить, что у «французившего» Игоря-Северянина в действительности был небольшой врождённый дефект речи, проявлявшийся в минуты волнения. И, кажется, он нашёл способ, как с ним справляться.
В одном из своих писем к Рындиной зимой 1913 года, поэт неожиданно упоминает о том, что был в Екатерининском театре.
Екатерининский (музыкальный) театр был основан в Петербурге в 1906 году Николаем Георгиевичем Северским и просуществовал всего два сезона — 1906-1907 и 1907-1908 годов. Екатерининский театр даже не упоминается в городских справочниках Санкт-Петербурга, но неожиданно возникает в письме к Лидии Рындиной:
«Вчера весь день провёл с вами, был в Екатерин<инском> театре. Не переставал о Вас думать. И не перестаю. И не перестану. Да. Кратко и утвердительно. Меня к Вам влечёт. Мне лазурно с Вами. Она омрачится, эта лазурь. Но какая же лазурь не омрачается?.. если, конечно, живая она?.. И небо. И море. И вновь — светло. Свет. Тьма. Свет. Жизнь — это!»
Екатерининский театр Николая Георгиевича Северского – это прообраз современной эстрады. На его сцене Северский экспериментировал с новым жанром – оживлял актёрской игрой цыганскую песню и городской романс до уровня театрализованного песенного концерта. Его партнёрами по сцене были знаменитая Анастасия Вяльцева и Юрий Морфесси.
Как знать, может быть именно спектакли Северского подсказали Игорю-Северянину, как побороть врождённый дефект речи.
Северский — Николай Георгиевич Прокофьев уроженец Тифлиса — баритон, актёр, режиссёр, композитор, автор-исполнитель, одиннадцатый по счёту русский военный лётчик, участник Первой мировой войны и Белого движения, умер в Париже в 1941 году. В феврале 1941 года Северский как будто присутствовал на одном из концертов Игоря-Северянина, кажется, что в зале Debussy.
Филологам будет полезно узнать, что Екатерининское общество (театр в том числе) располагался на углу набережной Екатерининского канала, 90 — дом 2 по Средней Подьяческой, т.е. в непосредственной близости от места жительства поэта — Средняя Подьяческая, 5. Улицу перейти!
Известно, что поэт в молодости был театральным завсегдатаем, прекрасно ориентировавшимся в классических оперных постановках. Упоминавшийся выше Вилмар Адамс, рассказывал, что Игорь-Северянин в зрелые годы мог по памяти исполнить любую оперную партию и голос у него был концертный — стены дрожали!
_______________
Похоже, что авторскому пению стихов слушатели Петербурга, Москвы, Харькова, Одессы, Тифлиса, Минска и других городов России были обязаны музыкальному слуху Игоря-Северянина, красивому голосу и… дефекту речи.
Резонно возникает вопрос, что даёт основания подозревать у молодого поэта врождённый дефект речи? Когда-то я считал, что об этом сугубо физиологическом аспекте можно было бы и не упоминать вовсе, чтобы не травмировать безумных северянинолюбов и кормящихся с поэта литературоведов. Теперь я думаю иначе.
Две академические дамы опубликовали почтовку Игоря-Северянина к его приятелю Леониду Афанасьеву, датированную апрелем 1912 года. В письме читаем: «Доктор сегодня выпустит меня на свободу – до субботы, а в субботу состоится операция, вызванная разрывом так называемой «уздечки». Ужасно нервничаю, волнуюсь». Что за притча?
______________
Публикаторы письма стыдливо указали местом расположения порвавшейся уздечки подъязычье. Проблема в том, что подъязычная уздечка практически никогда не рвётся. В младенческом возрасте этот дефект, мешающий сосать молоко из груди, легко устраняется при помощи хирургических ножниц: в одно движение – чик, и нет проблемы. Если не подрезать подъязычную уздечку, то ребёнок, а потом молодой человек будет страдать дефектом речи — шепелявить и французить.
И вот вопрос: а стоило ли так волноваться из-за пустяковой операции? Стоило. Дело в том, что младенцев мужеского пола феномен уздечки, как правило, имеет парный характер. Упоминаемый поэтом разрыв уздечки между крайней плотью и головкой мужского полового органа, который обыкновенно случается в процессе бурного полового акта – это очевидный повод для беспокойства, особенно у молодого человека.
Дефект речи, вызванный неразрезанной подъязычной уздечкой, с годами становится почти незаметным и может проявляться только в минуты сильного волнения. С ним можно свыкнуться и даже речь выправить, что и произошло в случае с Игорем Северяниным. После турне 1913 года в компании Фёдора Сологуба он уже поёт не по необходимости, а скорее, по привычке, потакая ожиданиям слушателей. В эмиграции поэт демонстрирует уже совсем иную манеру исполнения. В романе «Колокола собора чувств» находим:
…Как я
Стихи читаю, знает точно
Аудитория моя:
Кристально, солнечно, проточно.
В письме Марины Цветаевой к Саломее Андроникой-Гальперн читаем о её впечатлениях от концерта Игоря-Северянина в Париже в феврале 1931 года:
«На эстраде стояло двадцатилетие. Стар до обмирания сердца: морщин как у трехсотлетнего, но — занесёт голову — всё ушло – соловей! Не поёт! Тот словарь ушёл».
Такая вот забавная история, о которой можно было бы и умолчать, но без тех «уздечек» Серебряный век русской поэзии, лишившись многочисленных северянинских эпигонов, стал бы скучнее. Например, не состоялся бы Александр Вертинский и всё, что с ним связано. А это была бы большая музыкальная потеря, ведь эпигон Вертинский превратил полупесенки Игоря-Северянина в полноценный репертуар Печального Пьеро. Ну, и так далее…
__________________
Главная уздечка повлияла и на то, что некоторые романы поэта остались без физической близости. В романе «Падучая стремнина» находим признание:
Так шли года, и женщины мелькали,
Как лепестки под ветром с вешних яблонь:
Княжна Аруся, Сонка, Валентина
И Нефтис, и Гризельда, и Людмила,
И Фанни, и Британочка, и Вера,
И Ната — и я всех имён не помню.
Я не со всеми был телесно близок,
Но так или иначе с ними связан.
И много филигранных ощущений
Вы, милые, вы, нежные, мне дали.
Я вспоминаю всех вас благодарно
И тут первое, что приходит на ум платонический роман с сестрой знаменитой Мадлэны Татьяной Генрховной Шёнфельдт (Краснопольской), не менее знаменитой Тианой:
Тиана, как странно! как странно, Тиана!
Былое уплыло, былое ушло…
Я плавал морями, садился в седло,
Бродил пилигримом в опалах тумана…
Тиана, как скучно! как скучно, Тиана!
Мадлэна — как эхо… Мадлэна — как сон…
Я больше уже ни в кого не влюблён:
Влюбляются сердцем, но — как, если — рана?..
Тиана, как жутко! как жутко, Тиана!
Я пил и выплёскивал тысячи душ
И девьих, и женских,— все то же; к тому ж
Кудесней всех женщин — ликёр из банана!..
Тиана, как дико! мне дико, Тиана,
Вложить вам билеты в лиловый конверт
И ждать на помпезный поэзоконцерт:
Ведь прежде так просто — луна и поляна.
И вдруг — вы, снегурка, нимфея, лиана,
Вернули мне снова все миги тех лет,
Когда я был робкий, безвестный поэт,
О славе мечтавший,— без славы дурмана…
Тиана, как больно! мне больно, Тиана!
Апогей платонического романа пришёлся на зиму-весну 1912 года, т.е. на до и после операционный период. Роман мог бы достойно завершиться летом того же года на даче в Дылицах, но в приоритете сначала оказалась Мадлэна — Елена Новикова, а затем младшая сестра Златы — Елизавета Гуцан.
Новикова — это аллюзия пушкинской Анны Керн, которую десять лет спустя после знакомства поэт уёб таки зимой в карете, о чём письменно уведомил приятеля Соболевского: «Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе одолженных, а пишешь о M-me Керн, которую с помощью Божией я на днях уёб». А вот строки, обращённые к Новиковой: «До весны мы в разлуке. Повидаться не можем. Повидаться нельзя нам. \ Разве только случайно. Разве только в театре. Разве только в концерте.\ Да и то бессловесно. Да и то беспоклонно…»
Роман с Новиковой финишировал в Дылицах летом 1912 года весьма успешно, а нам на память остались едва ли не самые пронзительные строки Серебряного века:
Быть может оттого, что ты не молода,
Но как-то трогательно-больно моложава,
Быть может оттого я так хочу всегда
С тобою вместе быть; когда, смеясь лукаво,
Раскроешь широко влекущие глаза
И бледное лицо подставишь под лобзанья,
Я чувствую, что ты — вся нега, вся гроза,
Вся — молодость, вся — страсть; и чувства без названья
Сжимают сердце мне пленительной тоской,
И потерять тебя — боязнь моя безмерна…
И ты, меня поняв, в тревоге, головой
Прекрасною своей вдруг поникаешь нервно,—
И вот другая ты: вся — осень, вся — покой…
Новикой поэт остался благодарён на всю оставшуюся жизнь за ею принесённую ему всероссийскую славу. Стихами ей посвящёнными открывается «Громокипящий кубок». Посвящённое ей «В грехе забвенье» и «Тиана», посвящённое её сестре, поэт будет читать со сцены и двадцать лет спустя.
В то же лето на пригорке по дороге из Дылиц в Пятую горку зачатием сына финишировал роман с Лизой Гуцан.
Такая вот медицинская история. А всего-то катастрофа с уздечкой!
____________
Впрочем, без заключения Бехтерева — это анамнез будет неполным.
В 1915 году Игорь-Северянин оказался на военной службе в качестве ратника ополчения второго разряда с прицелом на поступление в школу прапорщиков, что, на мой взгляд, весьма недостоверно. При этом он как будто ходатайствовал перед начальством о разрешении выступать на поэзовечерах.
О кратком пребывании в казарме учебной роты, смотрите воспоминания Леонида Борисова «За круглым столом прошлого». От фронта вольнопёра отмазало светило психиатрии Владимир Михайлович Бехтерев — заслуженный ординарный профессор и тайный советник, психиатр, невролог, физиолог, психолог, основоположник рефлексологии и патопсихологического направления в России, основатель Психоневрологического института в Санкт-Петербурге, кстати, первого в мире комплексного центра человековедения.
Вот какое заключение относительно Игоря Лотарёва на обрывке рецептурного бланка выдал Бехтерев по просьбе Елены Семёновой, именуемой в документе женой поэта:
У Игоря Лотарёва обратившегосякомне засоветом поповоду своегоздоровъя я нахожу кроме общаго малокровия разстройство нервной системы в средне тяжёлой форме неврастении. Записка даётся поличной просьбе его жены для сведения пользующаго еговрача. В. Бехтерев
Перевод с докторского: У Игоря Лотарева обратившагося ко мне за советом по поводу своего здоровья я нахожу кроме общаго малокровия разстройство нервной системы в средне тяжелой форме неврастении. Записка даётся по личной просьбе его жены для сведения пользующаго его врача. В. Бехтерев
Потрясающе! Этого хватило, чтобы освободить поэта-неврастеника от воинской службы. Однако мы должны понимать, что Семенова попала к Бехтереву не из очереди с улицы, а по протекции княгини Ирины Юсуповой — жены князя Феликса Юсупова. В январе-феврале 1931 года княгиня предпримет некие действия по устройству сына поэта Вакха на учёбу в Париже, чему категорически воспротивится семья Фелиссы. И зря: Париж избавил бы Вакха от службы в Waffen SS в 1944 году, дезертирства и бегства в Швецию.
__________________
Повторюсь быть может: женщины в окружении Игоря-Северянина — это даже не полусвет, а тёмная материя на окраинах галактики. В донжуанском списке Игоря-Северянина нет ни одной дворянки, ни одной писаной красавицы, ни одной публично значимой фигуры.
Первая настоящая любовь Злата — швея из дворницкой. Затем целый ряд женщин с пониженной социальной ответственностью — развратные сестрички Дина и Зина, кума Матрёша, Инстасса, мисс Лилль, Карменсита, Синьора Za, актриса Рындина, таинственная Гризельда, курсистка Сонка Шамардина, «поэтесса» Валентина Гадзевич, Нефтис (?), Людмила (?), Фанни (?), Британочка (Британова?), Вера, Ната, Анна Воробьева (Королева и Северянка) и её сестра Violette, замужняя дама Елена Новикова, санитарка Елена Семёнова, певичка Мария Волнянская, жена лавочника в Тойла Евдокия Штранделл, сразу три полупоэтессы Ирина Борман, Виктория Шей де Вандт, Валентина Берникова. Из общего контекста выпадают только княжна Арусян Шахназарова и София Ставрокова — к моменту знакомства графиня Карузо.
О, если необъятен мир,
Объятна каждая девчонка!
Попутно: полупоэт\ полупоэтесса — эмигрантский фольклор, подразумевающий авторов, пишущих и публикующих стихи, не имея на то достаточных оснований.
При этом шесть пар сестёр — Злата и Лиза, Дина и Зина, Мадлэна и Тиана, Анна и Violett, Ирина и Антонина Борман, Вера Коренди с подкатом к её младшей сестре Валерии.
_______________
И вновь медицинский аспект, на этот раз из области психиатрии.
Фиксация полового влечения на отношениях с сёстрами — это не совсем modus vivendi во всей его полноте, но существенная его часть. Зигмунд Фрейд описал фиксацию как наличие выраженной привязанности к объектам, отношениям, предшествующему жизненному опыту, воспоминаниям, образам, стереотипам поведения и вообще к чему угодно, потому что это зависимость от апробированных человеком стереотипов эффективного поведения. Например, фиксация на чрезвычайном обстоятельстве (травме) — Мария Волнянская и Виктория Шей де Вандт больны чахоткой (открытая форма туберкулёза).
Вероятно, поэт искал в младших сёстрах, то чего не находил в старших. Не все эти женщины писаные красавицы, скорее, наоборот — почти у всех есть какие-то изъяны вроде заметного лупоглазия у Рындиной или тяжёлой (бульдожьей) нижней челюсти у Воробьевой, но все они так или иначе — любили и были любимы.
______________
Есть ещё одно обстоятельство, которое мы не вправе упустить: поэт заядлый курильщик. В письмах к жене он признаётся, что откладывает очередной приезд на неделю в Тойла, потому что не хватило денег на папиросы, а в лавочке в кредит не отпускают.
Чахотка и курение, если только это не марихуана, вещи несовместные. Так что к туберкулёзу, проблемам с сердцем, хроническому недоеданию, гастриту и длительному стрессу — психосоматике! — приплюсуем очевидный вред от курения.
До стихов ли тут?
_________________
Ныне покойная председательша северянинского общества в Таллинне однажды написала, что поэт умер в расцвете творческих сил… No comments.
